ЗАКАТ НАЦИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ

 

Австралийский военный корреспондент, выдающийся писатель и историк Алан Мурхед (1910-1983) известен читателям этого сайта по своим запискам о встречах с советскими солдатами и офицерами в 1941 году в Иране (из книги “African Trilogy” – «Африканская Трилогия») и по странице о Галлиполийском сражении, написанной на основе его книги “Gallipoli”. Предлагаемая вниманию читателя страница основана на книге Мурхеда “Eclipse”(1945), посвященной последним двум годам Второй Мировой войны. На фронтовых дорогах Мурхеду довелось встречаться, в основном, с советскими людьми, оказавшимися по другую сторону фронта.

 
Как обычно, автор сайта считает необходимым предложить вниманию русского читателя строки, посвященные  поведению американских солдат в освобожденной от нацизма Европе. Многие оценки и высказывания Мурхеда совпадают с точкой зрения другого австралийского военного корреспондента тех лет – Осмара Уайта. В книге также есть много комментариев, которые звучат удивительно современно и убедительно опровергают популярный в определенных кругах российских интеллектуалов тезис о том, что против СССР в 1941-45 годах воевала так называемая «Объединенная Европа».

 

Нормандия

 

В частях береговой обороны немцев было много поляков и недавно призванных русских. Эти люди сразу теряли боевой дух, как только лишались своих офицеров и сержантов. Они либо немедленно сдавались в плен, либо бродили по округе в поисках такой возможности...

 

... Еще не закончился 1940 год, когда французы поняли, что есть вещи похуже, чем война... Сначала это было восстание не против немцев, а против самой идеи поражения, против самих себя образца 1940 года... К 1944 году  это превратилось в национальное возрождение, возрождение гордости...

 

...[Французы] ненавидели немцев не потому, что голодали. Это было другое – обыкновенное чувство гордости... Простое присутствие немцев в роли баронов подействовало на людей удивительным образом. Дело было не в том, что немцы вели себя плохо. Все заключалось в том, что, что они обладали властью вести себя так, как заблагорассудится... Любовь к французов к партизанам-маки, тем, кто остался верен своему долгу, была столь же сильна, сколь сильна их ненависть к коллаборационистам. Их было мало, но ими восхищались все, и все были готовы спрятать их или помочь им. Пока маки существовали и были готовы к смерти и пыткам, каждый француз мог сказать: «Франция не умерла. Она – все еще страна героев». Естественно, что когда коллаборационист выдавал маки гестаповцам, его ненавидели с такой страстью, что пришедшие солдаты союзных войск не могли этого понять. Янки и томми с отвращением смотрели на то, как французских подружек немецких солдат выволакивали на сельские площади и брили им головы, и часто пытались помешать этому. Все это достигло еще большего накала, когда мы дошли до Парижа и Брюсселя...

 

В том, как французы встречали союзников, особенно британцев, я подметил некоторую тенденцию. Они побаивались, что мы будем держать на них обиду за то, что их страна рухнула в 1940 году, и того, что наше поведение будет напоминать то, как вели себя немцы в Италии после ее капитуляции. Фактически, ничего этого не было, и, какие бы чувства не обуревали солдат, я не слышал, чтобы кто-нибудь из них в резкой форме в чем-то обвинил французов за все время нашего марша по Франции...

 

В то же время во внутренних районах страны движение маки развернулось со всей силой. В разные моменты времени они перерезали все железнодорожные пути, ведущие в Париж. Вражеские дивизии были вынуждены перемещаться словно по вражеской территории с рекогносцировочными патрулями на обоих флангах. На юге шли бои с участием десятков тысяч человек. По всей стране взлетали на воздух немецкие склады боеприпасов, взрывались мосты, перерезались телеграфные линии, подвергались нападениям немецкие конвои. Немцы потеряли возможность спокойно проезжать через лесные массивы без охраны... Через несколько недель маки контролировали территорию в 3-4 раза большую, чем мы на наших плацдармах в Нормандии...

 

Под Каеном и Шербуром

 

Пленные были необычными. В небольшой деревне Бриквебек (Briquebec) у меня повилась возможность познакомиться с ними поближе. Несколько деревянных сараев были огорожены колючей проволокой, и в них было пять отдельных помещений. Немецкие офицеры. Немецкие унтера. Немецкие солдаты. Смесь русских, поляков и чехов. Потом неопределенная толпа рабочих организации Тодт в гражданской одежде, в основном, испанцы и итальянцы. Снаружи - толпа французов, рассматривающих все это сквозь колючую проволоку...

 

Немецкие офицеры и унтера сидели небольшими неподвижными группами. Они молча смотрели поверх голов охранников и других пленных и даже не разговаривали друг с другом. Все, что они хотели дать понять, было абсолютно очевидно: достоинство, гордость, презрение, безразличие. Сила даже после поражения... Немецкие солдаты спали, у них не было никакой позы – они просто отдыхали...

 

Русские и поляки стояли, как скотина. Бессловесные, медленные и тяжеловесные. Один из них запел жалобную песню. Остальные просто стояли и ждали. Им дали галеты и мясо, и они не выразили никаких эмоций, кроме желания добраться до еды. Если бы их повели расстреливать одного за другим, они бы, вероятно, не выразили удивления. Ситуация была за пределами их понимания.

 

Затем были итальянцы. Они шумели у проволоки, с десяток из них говорили одновременно: «Вы говорите по-итальянски? Слава Богу!... Объясните американским солдатам, что мы не воевали. Мы были пленными у немцев. Нас заставили работать. У нас ничего общего с немцами. Мы хотим воевать против них. Мы хотим свободы и желаем вернуться домой... Не найдется ли у Вас сигарет, шоколада?»

 

Снаружи французы брили головы двум деревенским девушкам, которые спали с немцами. В сумерках эти люди подошли к воротам и стали глумиться над немцами и плевать в них... Американский солдат – часовой у ворот - возвышался над толпой на целую голову. В конце концов он сказал, размахивая винтовкой: «Валите отсюда к черту».

 

Так выглядела со стороны эта сцена с пленными. Десяток разных национальностей. Все реагируют по-разному, стремятся к чему-то разному, говорят на разных языках. Всего лишь час-другой назад они сражались с самоубийственной ожесточенностью. Доты держались еще долгое время после того, как поражение стало очевидным. Русские стреляли до последнего момента, прежде чем поднять руки вверх. Теперь, за колючей проволокой, наблюдалось полное разложение, и ненависть к немцам была очевидной. Когда привели еше одну группу пленных, немецкий офицер нагнулся, чтобы поднять упавшую сигарету. Какой-то поляк выбежал и втоптал окурок в грязь. Затем он повернулся к немцу и захохотал ему в лицо.

 

Я нашел американца, который говорил по-польски, и мы начали беседовать с пленными, в основном, с одним, который выглядел интеллигентнее других. «Почему я воевал за немцев? Хотите взглянуть на мою спину? Она вся в шрамах от шеи до задницы. Они били меня палашом. Ты подчиняешься приказам, или тебя не кормят. Да, я стрелял из окопа. Там был немецкий унтер, который стоял за моей спиной с револьвером. Просто стрелять было недостаточно. Надо было стрелять вперед. Не сделаешь этого, получишь пулю в спину. Если не верите мне, спросите других. Люблю ли я немцев? Да я бы повырывал у них кишки»...

 

... 28 июня командир татарского батальона «Волга» сообщил в немецкий штаб, что в него стреляли свои же, и что около ста из них дезертировали. Батальон отвели в тыл...

 

История начала вырисовываться: плотник из Туркестана, служащий из Львова, механик из Барселоны. Это были дети оккупированной Европы, и внезапно стало ясно, что называть их «противником» было бы смехотворным преувеличением... Это не была армия наемников, в эту армию людей сгоняли насильно. Эти солдаты сражались не за деньги, а из страха перед тем, что с ними сделают, если они не будут сражаться...

 

Немцы были баронами, новыми феодалами. Темному деревенскому парню устраивали представление. Ему говорили: «Наступила новая эра. Это эра нового бога – Адольфа Гитлера. Мы дадим новую униформу и оружие тому, кто пойдет за нами». Этого было достаточно, чтобы задурить голову деревенщине. Вместо того, чтобы каждый вечер доить корову, он теперь мог маршировать вслед за оркестром. У него новая винтовка. Он занимается спортом и участвует в соревнованиях, встает с рассветом и делает зарядку. Вдоволь еды. Торжественные и поднимающие дух парады. Парень теперь – среди товарищей, в героической роте, в крестовом походе против большевизма. И он идет на фронт.

 

Довольно много латышей, хорватов и белорусов было мобилизовано подобным образом. Все – добровольцы. Германия шла к победе, и они маршировали вместе с ней. Затем немцам понадобилось больше людей... Не стало добровольцев, и в ход пошли угрозы... Оставалось либо идти к немцам, либо бежать и прятаться. Для последнего нужна была смелость. В деревнях становилось голодно. С неохотой люди шли в рабочие команды и армейские части. Но и этого было недостаточно... Теперь их брали силой. Людям давали билет и приказывали явиться для прохождения службы. Выбора не было. По всей Европе людей засасывала в себя эта машина. И, в конце концов, перед вами смехотворная аномалия – русский крестьянин, которого затолкали в дот и приказали стрелять в американца в Нормандии...

 

В Париже

 

Целую неделю перед нашим прибытием шли уличные бои. Три четверти Парижа были освобождены бойцами Сопротивления...

 

Я осматривался по сторонам в поисках кого-нибудь, кто проводил бы меня на другой берег реки, когда один из парней с повязкой «Свободная Франция» остановил меня. «Идемте, - сказал он [по-английски]. – Я отведу вас в наш штаб». – «Говоришь по-английски?» - «Я служил в Королевских ВВС». – «А как ты...?» Это была короткая и невероятная история. Сбит над каналом (Ла-Маншем), попал в плен, бежал, три года скитался по Европе, и вот теперь в Париже. «Я – австралиец, - сказал он. - У нас в отряде кроме французов есть испанцы, голландцы, поляки и португальцы»...

 

Они располагались в гаражной мастерской. В задней комнате сидели под замком около двадцати пленных мужчин и женщин. Все они встали, когда мы вошли в комнату, и было очевидно, что эти люди ждут смерти. Больше половины из них были снайперами. Молодежь из рядов Сопротивления относилась к ним, как мясник относится к своей работе на бойне... Через час пришел приказ передать всех пленных союзным военным властям. Бойцы отреагировали на это с равнодушием. Убивать или не убивать – не все ли равно? Без разницы, главное то, что эти пешки убраны с шахматной доски Парижа...

 

Голландец сказал мне по-английски: «Мы проводили заседания военного трибунала в соседней комнате. Прошлой ночью у нас был зубной врач, который выдавал своих пациентов Гестапо. Мы приняли к сведению свидетельства в его защиту, прежде чем расстреляли его»...

 

В Брюсселе

 

В день освобождения миллионы брюссельцев, обезумев от радости, заполнили улицы, визжа, крича, размахивая флагами. Радость Парижа была бледной тенью по сравнению с этой феерией...

 

По свидетельству Мурхеда, в Брюсселе и других бельгийских городах, как и во Франции, население так же, если еще не более жестоко, расправлялось с коллаборационистами, издевалось над пленными немцами и женщинами, запятнавшими себя связями с оккупантами. При том, что бельгийцы меньше пострадали от оккупации и военных действий, чем французы, ненависть к немцам была безграничной и достигала патологических масштабов. Однако, у бельгийцев и не только у них были враждебные чувства и по отношению к Советской России.

 

Здесь, как и во Франции и в Италии, бытовал сильный и невежественный страх перед Россией. Я обедал во многих мелкобуржуазных семьях, которые настороженно покачивали головой, слыша о наступлении Красной Армии. Они (русские – ВК) против бизнеса, против Церкви. Низенький доктор (Геббельс – ВК) быстро добивался успеха в своих выступлениях по радио, когда вещал следующее: «Вы не слушаете. Мы знаем, что вы не слушаете нас, христиане Европы. Но в один прекрасный день вам придется прислушаться. Вы говорите, что вы против нацистской Германии. Очень хорошо. Какая у вас альтернатива? Большевики! Не верьте, что американцы и британцы придут и спасут вас. Красная волна накатывается на вас с востока. Один человек и только он один против нее: немецкий солдат под Киевом (Варшавой или Одессой, в зависимости от ситуации). Если он уступит, рухнет все. Выбор за вами, христиане».

 

Эти слова находили одобрение у многих даже в Америке и Англии.

 

Правдой было то, что люди боялись не столько России, сколько победы коммунизма у себя дома. В Бельгии, так же, как во Франции и в Италии со всей очевидностью происходил сдвиг влево... Маленький бельгийский и французский капиталист боялся, что местный рабочий примет рукопожатие ужасных большевиков, которые, как говорит добрый доктор, накатываются с востока. И что тогда случится с тобой? С бизнесом? Мелкий биржевой маклер сказал мне однажды, что «этих бастующих рабочих на шахтах он заставил бы работать под дулом пулемета»...

 

Проблемой было то, что никто из этих людей не получал и йоты правдивой информации о России на протяжении более чем пяти лет. Когда кто-нибудь говорил им, что Россия теперь стала одной из наиболее националистических и консервативных стран в мире, что классовые различия быстро оживают под сталинской дланью, и частная обственность возвращается, они расценивали это как шутку...

 

В Германии

 

... Первым, что мы поняли через неделю после пребывания среди немцев, было то, что они не ожидают хорошего отношения к себе. У них был огромный комплекс – нет, не вины, а поражения... Если солдаты союзных армий грабили магазин, хозяин и не думал протестовать. Он ожидал этого. Причиной всему был всеобъемлющий страх…

 

Иногда наша машина застревала в грязи, и немцы по первому слову бежали выталкивать ее. Как-то немец подошел к моему шоферу и сказал: «Русские военнопленные грабят мой магазин. Не могли бы английские солдаты быть столь любезны, чтобы прийти и распорядиться, чтобы это делалось организованно». Ему не пришло в голову оспорить право русских грабить. Он просто хотел избежать ненужного битья стекол...

 

Мурхед случайно оказался в центре дебатов между немецким пастором и американским офицером, который пытался найти в занятом немецкими гражданскими лицами бомбоубежище место для беженцев. Пастор обещал помочь и показал свободные помещения:

 

Он (пастор - ВК) говорил по-английски медленно и осторожно. «Вот комната первой помощи. Вот вентиляционная». В каждой комнате были служители, которые вскакивали и становились по стойке смирно при нашем появлении. «Я должен извиниться за туалеты, - сказал пастор. – С тех пор, как ушли русские пленные, стало некому их мыть». Я спросил, почему немцы сами не могут убрать свои туалеты, но он, по-видимому, не понял, и продолжал говорить о другом. Через полчаса я уже не мог этого выносить, и мы направились к выходу...

 

К востоку от Рейна

 

...На протяжении нескольких недель – пока этому не был положен конец – шел повсеместный и откровенный грабеж. Немецкие автомобили сотнями выводили из гаражей и укрытий, красили в хаки и увозили подальше. Фотокамеры,  часы и револьверы отбирались у пленных, а, зачастую, и у гражданских лиц. Вино было законной добычей для всех. В почти каждом городе потрошили магазины и опустошали винные заводы. Даже картины вытаскивали из рам. Все это сильно отличалось от того, как грабили немцы. Немцы грабили систематически и официально. Они отбирали не бутылки с вином, а целый годовой урожай. Они увозили продукцию целых фабрик, захватывали подвижной состав железнодорожных станций, золото из банков, железную руду с рудников, а потом увозили целые завоеванные народы.

 

Когда мы форсировали Рейн, пришлось столкнуться с новой проблемой, почти такой же большой, как и сама Германия - миллионы и миллионы полурабов. С каждой милей, которую мы проезжали вглубь Германии, их становилось все больше и больше: небольшие группы французов, затем голландцев, потом бельгийцев, чехов и поляков, итальянцев, и, в конце концов, больше всего – русских в ярко-зеленой форме с белыми буквами SU на спине. Половина народов Европы была на марше, все слепо двигались навстречу британцам и американцам, подчиняясь какому-то общему инстинкту, надеясь найти у них еду и кров. За каждым поворотом дороги мы натыкались на группу людей с мешками на плечах, пробиравшихся вдоль кюветов, чтобы не мешать проходящему военному транспорту. Немцы страшно боялись русских. Снова и снова к нам подбегали женщины с криками: «Дайте нам охрану! Русские забирают все. Следующая их группа разнесет все, если они ничего не найдут». Но еще больше немки боялись за себя. Случаев изнасилований становилось все больше. Было все больше грабежей...

 

Спиртное вызывало больше беспорядков, чем что-либо еще. Поляки и русские, в особенности, в первые моменты свободы набрасывались на ненавистное им фабричное оборудование и разбивали его ломами. Если они находили винный завод или один из многочисленных складов вина, награбленного во Франции, то происходили сцены, которые разбили бы сердце гурмана-ценителя вин...

 

В концлагере Берген-Бельзен

 

... Сначала мы взглянули на женщин-охранниц. Британский сержант открыл дверь камеры и мы увидели около двадцати женщин в грязно-серых юбках и кителях, сидящих на полу. «Встать!» - рявкнул сержант по-английски. Они встали по стойке «смирно» в полукруг. Худые и толстые, костлявые и мускулистые; все с неприятной внешностью, а две – просто явно кретинического вида...

 

У входа находилась расчерченная на квадраты доска. Слева была колонка с национальностями: поляки, голландцы, русские и т.д. Вверху были наименования колонок с религиями и политическими партиями: коммунисты, евреи, атеисты и пр. При взгляде на доску было видно, сколько заключенных каждой национальности было в лагере, и как они подразделялись политически и религиозно. Немцы составляли большинство. Затем шли русские и поляки. Было много евреев. Насколько было можно разглядеть, там было с полдесятка британцев, один или два американца. Всего было около 50 000 заключенных...

 

... По мере того, как мы продвигались вглубь лагеря, людей становилось все больше и больше. Все больше бумажного мусора, тряпок и людских останков, все менее переносимый запах... Мы ехали через эту грязь на машинах, пока не наткнулись на группу немецких охранников, сбрасывающих трупы в карьер размером около ста квадратных футов. Британский солдат вел им счет. Когда  число достигало 500, бульдозер, управляемый другим солдатом, засыпал трупы землей.  Трупы имели удивительный жемчужный цвет и были очень маленькими, словно трупики детей. Увядшая кожа свисала с костей, и все нормальные черты, по которым узнается человек, исчезли. У меня не было сил смотреть на все это дольше одной-двух секунд, но эсэсовцы-охранники и даже британские солдаты, по-видимому, привыкли к виду смерти и работали без видимых признаков отвращения...

 

... Мы стояли небольшой группой: майор-коммандо,  священник, трое или четверо корреспондентов. Сначала сказать нам было нечего, но потом мы стали задавать друг другу один и тот же вопрос. Был ли это садизм? Нет, вовсе нет. В этом лагере относительно мало пытали, а садист предпочтет сделать что-то причиняющее боль другим людям быстро и эффективно. Он не получает удовлетворения от того, что люди медленно умирают от голода... Опять же, немцы – народ рациональный. Им была нужна рабочая сила. Можно ли себе представить что-то более иррациональное, чем дать этой ценной рабочей силе сгнить? Заключенных Бельзена даже не заставляли работать. Их просто загнали сюда и посадили на двухразовый дневной рацион супа из турнепса...

 

Заключенных убили не пытки. Их убило пренебрежение, нацистское равнодушие... Привыкнув к безразличному отношению к заключенным, настроившись на него, охранники все меньше и меньше задумывались о страданиях людей вокруг себя. Было принято к сведению то, что они  должны умереть. Они были русскими. Русские мрут. Евреи мрут. Они даже не были врагами. Они были болезнью. Станешь ли ты рыдать или симпатизировать по поводу смертельной агонии бактерий?

 

Ну а что же народ Германии? Почему они дали этому случиться? Почему не протестовали? Ответ: во-первых, мы не знали, что эти лагеря существуют, а во-вторых, как мы могли протестовать? Нацисты были слишком сильны. – А почему вы не протестовали, когда нацисты шли к власти? – А кто знал, что нацисты закончат этими ужасами? Когда они пришли к власти, они руководствовались программой, которая была нужна Германии: новые дороги,  современные здания и машины. Все это сначала казалось рациональным и полезным. Когда мы поняли, что нацисты ведут дело к войне, было уже слишком поздно... А почему другие страны, у которых были силы остановить нацистов, не сделали этого своевременно?

 

И, таким образом, все это на совести у всего мира! Никто не хочет нести ответственности - ни охранники, ни мучители, ни Крамер (комендант лагеря – ВК). Все они выполняли приказы. Ни Гиммлер, ни Гитлер (цель оправдывает средства: они боролись за избавление всего мира от угрозы еврейского большевизма – ими руководило высокое чувство долга). Ни сам немецкий народ. Им тоже приходилось подчиняться.

 

Эти аргументы мы слышали, наблюдая за закатом Германии...

 

Крах

 

Капитуляция Германии пришла не под грохот, а под хныканье... Вокруг нас пятьдесят великих городов лежали в руинах... Значительная часть населения просто бродила по дорогам вместе с миллионами иностранцев. И все они присоединились к остаткам немецкой армии. Массовое бегство от русских по направлению к Эльбе и англо-американским позициям началось. Офицеры избавлялись от своей формы и выпрашивали или крали гражданскую одежду. Массовый ужас охватил  всех столь сильно, что когда в небе появлялись самолеты, раздавался крик «Русские! Русские!», и толпа разбегалась в панике по всей округе...

 

Нужно было быть в Германии в то время, чтобы оценить весь этот слепой и всеобщий страх перед русскими. В голове каждого [немецкого] солдата было одно: если его возьмут в плен красные, то его изобьют, будут морить голодом, сошлют в Сибирь и загонят в гроб раньше времени непосильной работой. Каждый мирный житель был уверен, что его женщину схватят и изнасилуют, его собственность реквизируют, а ему самому будет суждено погибнуть самым немыслимым образом. Доктор Геббельс достиг своего последнего успеха. Он настолько крепко вбил в головы мысль о терроре большевистских орд, что когда орды действительно появились, каждый немец в панике бросился на запад...

 

По свидетельству Мурхеда, немецкие генералы изо всех сил старались сдаться союзникам, а не Советской армии. В одном из случаев сам Монтгомери отказал им в этом, сказав, что «эти армии сражаются против русских, поэтому они должны сдаться русским. Я не собираюсь заключать какие-либо сделки...» Доходило до того, что немецкие генералы сдавались сами, узнав от союзников, что их подразделения уже пленены наступающими советскими войсками! До последнего момента нацисты пытались заключить с союзниками сепаратную сделку...

 

В том что главную тяжесть борьбы с нацистской Германией вынесла на себе Советская армия, Mурхед не сомневался никогда.

 

Возврат к содержанию